Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]
Подожгла березовые лучинки, поверх них положила древесный уголь, сунула трубу в печное отверстие, и самовар ожил, забормотал. Вера Ивановна провела меня в столовую. Там, похвалив дочку Леночку за прилежание, погладила ее белые, как лен, волосы:
— В отца пошла: французским увлекается. — И попросила. — Прочитай, доча, дяде французские стихи.
Леночка встала, как в школе, и зазвенел ее чистый голосок. Прочла одно стихотворение, второе… Самовар в кухоньке, остывая, умолк.
— Придется подживить…
А приглушенный разговор в кабинетике все продолжался. И Вера Ивановна, вернувшись, загремела посудой:
— Я вам положу дичинки, хоть заморите червячка. Не до полночи же ждать их. Ника как раз вчера перепелок принес. Перед отлетом — жирные-жирные.
Я, поблагодарив, отодвинулся от стола. Ведь неизвестно как закончится разговор. Может, Зина расстроится, заторопится домой и придется смущенно извиниться за беспокойство.
Наконец, дверь распахнулась, вышла раскрасневшаяся Зина, прижимая к груди дамскую сумочку, в которой, — я догадывался, — хранился, становясь заветным, листок с такой ответственной рекомендацией. За ней — улыбающийся Никандр, как видно, довольный ответами на его взыскательные и дотошные вопросы.
— Извини, Вера — Никандр тронул локоть жены. — Самоварчик-то наверно…
— Да, подживляла уже два раза.
— Вот спасибо. Доставай дичинку. — И повернулся ко мне. — А мы так поговорили по душам, что даже забыли на часы взглянуть.
Но главные волнения для Зины были впереди, и она на каждый телефонный звонок спешила к аппарату, висевшему в коридоре нашей квартиры. Не из райкома ли? Говорили, что вот-вот пригласят на беседу. Тревожно на душе: о чем там будут расспрашивать? Конечно, не только о школьных делах.
А той порой в райком посыпались анонимки. Это не было случайностью. Волна анонимок начинала превращаться в бедствие. «Доброхоты» и «бдительные патриоты» действовали по дьявольскому правилу: если нечего «наклепать» на неугодного человека, так можно и пофантазировать, только бы «насолить покрепче». И на соль не скупились.
Нам анонимки добрый десяток лет усыпали путь шипами да колючками. Любители этого постыдного эпистолярного жанра писали не только в Железнодорожный, но и в Центральный райком города, опекавший ячейку писательской организации. И даже в Москву писали Алексею Суркову, одно время возглавлявшему Союз писателей страны.
Алексей Александрович Сурков, знавший меня по многим встречам, даже прислал письменное внушение. А теперь, когда Зинаида Коптелова вступает в партию, для анонимщиков открылись новые возможности «наворачивать» что-нибудь политическое. Анонимки, как семена липучки в дороге, цеплялись за одежду, тащились всюду. И не так-то просто было отряхнуть их.
Ее приняла седеющая женщина в черном железнодорожном кителе со значком «ударника» в петлице. Лицо у нее бледно-постное, в уголках тонких губ залегли морщины, глаза холодные, как льдинки, голос прокуренно-хриплый. Строго покашливая, она долго расспрашивала и о матери, и о дедах с бабушками. А дотошливая службистка, продолжая покашливать, требовала подробностей и полной откровенности. Лишь после того, как Зина мимоходом упомянула, что отец перед последним арестом прятал от полиции в ее детской кроватке типографский шрифт, строгая райкомовка вдруг перестала покашливать и в глазах у нее затеплились добрые искорки:
— С этого бы и начинала, — упрекнула она и тут же подбодрила. — Ну рассказывай, рассказывай дальше. Откуда тот шрифт?
— Говорят, Сергей Миронович где-то раздобывал.
— Киров?! Так что же ты до сих пор молчала? О Кирове нужно рассказывать всем, особливо детям в школе. Ты знаешь, какой это был человек? Любимец партии! Первый после Ленина оратор! Без всякой бумажки. Получше вашего Луначарского. В Ленинграде его все звали Миронычем. Знаешь, как он выступал на семнадцатом съезде? У всех сердца зажег. Знаешь?
— Читала.
— То-то же! Да, а ты как повышаешь свой идейно-политический уровень?
Зина начала рассказывать о политкружке, но райкомовка прервала:
— Это я знаю. Выступаешь. Держишь линию. А как ты сама? Как постигаешь «Краткий курс»?
— У меня вот, — Зина приоткрыла сумочку, — конспект с собой.
— Читать мне некогда. Давай на словах. Освоила?
— До четвертой главы дошла.
— Ну вот и у тебя на ч е т в е р т о й заковыка. А я надеялась, думала — учительница! В пример поставлю, а ты…
— Уж очень сложно.
— И для тебя с л о ж н о. Но это же… — Райкомовка привстала, распрямляя затекшую спину. — Четвертую главу писал сам товарищ Иосиф Виссарионович Сталин! Надо воспринимать не только умом, но и сердцем.
— Да я принималась много раз…
— А ты каждый день. С утра. На свежую голову.
«Как молитву! — чуть было не вырвалось у Зины, — Как «Отче наш»… — Но она вовремя сдержалась, качнула головой. — Учту.
Райкомовка, закурив, отбросила спички на стол:
— Все у нас с тобой, девка, шло гладко, хоть сейчас на бюро докладывай, а… — Вздохнув, шевельнула пальцем желтую папку. — А вот тут есть на тебя… Словом, есть материальчик…
Зина ждала помех — решающий шаг не обойдется без чего-нибудь недоброго. Недруги наплетут черт знает что! Наверняка опять об отношении к Нине. Ничего. Собеседница, хотя и строгая, а поймет. Только зачем она дымит? Отмахнула смрадную тучку. А та, погрозив дымящейся папиросой, еще раз шевельнула папку:
— Серьезный материальчик. Острый.
— Анонимка?
— Не в этом дело. Тут… Поступок твой требует особой откровенности. А ты даже в автобиографии ни словом не обмолвилась! — И после устрашающей паузы райкомовка резанула. — Начистоту: какая у тебя была связь с врагом народа Гайлит?
Убийственный вопрос прозвучал неожиданно и так нелепо, что Зина не смогла удержаться от хохота:
— С Гай-лит?! — достала платок из рукава, чтобы утереть брызнувшие от смеха слезы. — Так это же… Это уму недостижимо!..
— Тут не до смеха. Нет, нет, я предупреждаю. — Райкомовка, смяв папиросу, погрозила на этот раз карандашом, готовая записать признание. — Отнесись со всей серьезностью. Тут только чистосердечно… Понимаю, не с самим, конечно, Гайлитом. Но это дела не меняет: «Муж да жена — одна сатана». А с его… Ну, как ее?.. То же дал бог имечко… Совсем выпало из головы…
…Позднее мы с Зиной прочитали в «Сибирской советской энциклопедии»: доброволец Ян Петрович Гайлит, сын крестьянина Лифляндской губернии, пришел в Сибирь с Пятой Армией. Был ранен. За личную отвагу командирскую смекалку награжден орденом Красного Знамени и золотыми часами.
